хрупкую короткую веточку и помял в пальцах, приятное тепло разлилось по руке, потекло к шее, подбородку, стекло вниз, на грудь.
– Что за чудеса? – Алёшка удивлённо прислушался к своим ощущениям и понял, что ссадины и ранки его, полученные во время падения с дерева, совсем не саднят, как и лицо, всё исхлёстанное ветвями.
Алёшка хотел было сорвать ещё веточку, и выбираться из воронки, как наверху послышался хруст веток и быстрые шаги.
– Он где-то здесь, я его чую, нутром чую, – послышался визгливый старушечий голос.
Алёшка вздрогнул, вжался в склон воронки, но тут и укрыться-то было негде, всё гладкое, всё на виду, залитое лунным сиянием, и он в этой пиале, как на ладони перед ведьмой – полностью беззащитный.
– А ей, видимо, тоже досталось, – с удовлетворением подумал про себя Алёшка, – Вон силы-то как порастратила, в бабку превратилась. Только что же мне делать? Как спрятаться?
Сердце его тоскливо заныло, сжавшись в комок. Он старался сидеть тихо, надеясь лишь на то, что ведьма каким-то чудом не заметит его здесь и пройдёт мимо, а он выберется и припустит домой. Хотя, в какой стороне теперь дом? Алёшка почувствовал страх, что если он заблудился? Как он теперь он выйдет из леса? Или одолень-трава поможет ему и как-то выведет на знакомую тропу? Опять захотелось плакать, вспомнив Лесавку, но тут же он одёрнул себя – где-то совсем рядом была ведьма, она сразу услышит его. Внезапно прямо у кромки воронки появилась фигура старухи. Чёрная длинная тень от неё протянулась почти до самых ног Алёшки, вжавшегося в траву. Старуха медленно водила головой и шумно дышала носом, нюхая, как собака, ещё секунда и её взгляд остановится на Алёшке. Красные зрачки медленно переводили взгляд. И тут Алёшка заметил зыбкую, еле видимую пелену, она качалась по самому краю воронки, как прозрачная стена, чуть искажая картину за ней.
– Что это? – замер мальчик.
Взгляд ведьмы в это время достиг Алёшки, прополз по нему, и, ни на миг не задержавшись, скользнул дальше. Алёшка не дышал, не веря своему счастью, и не понимая, что происходит – ведьма не видела его, сидящего в паре метров от неё! Два коловёртыша юркими хорьками сновали у ног хозяйки, но в воронку даже и не думали спускаться, словно не видели ни её, ни мальчика, сидящего в ней. Старуха ещё малость постояла наверху, отдышалась, выругалась, и тронулась дальше, рыскать по лесу в поисках мальчика, а Алёшка, наконец, шумно выдохнул и вытер рукой испарину со лба. Отведя руку от лица, он вдруг увидел, что она светится слабым фосфоресцирующим светом, как и трава в воронке. Мальчик вздрогнул, удивлённо оглянулся по сторонам, но месяц уже переплыл на другой край небосвода, и по воронке поползла тень. И там, где она пролегла, трава уже перестала светиться, и стала совсем обычной тёмной травой. Загадочная колышащаяся пелена, окружавшая пиалу, исчезла. Алёшка задумчиво подпёр рукой подбородок и вздохнул:
– Что ему делать? Отсидеться тут до утра или идти искать дорогу? Но там, наверху, рыщет Никаноровна со своими помощничками, и сейчас она вовсе не та добрая баба Нюра из их деревни, с которой он здоровается при встрече, сейчас это самая настоящая ведьма…
Глава 16
Алёшка сидел в раздумье, решая то ли выбраться из ямы с загадочной голубой травой и бежать в деревню, то ли отсидеться до утра на месте и не рисковать. И, выбрав всё-таки первое, тем паче, что он уже порядком продрог и промок от росы, начал карабкаться по гладкому склону воронки наверх. И вдруг сильный жар пронзил его, жгло где-то в районе груди, мальчик оторопел и, запшикав, полез под рубаху. Когда же он вытряхнул из-за пазухи всё, что там было, наземь, то жечь тут же перестало, а Алёшка увидел, что одолень-трава оставалась прежней, а вот кленовый лист, что остался от Лесавки, буквально полыхал, светился и горел огнём. Он стал ярко-красным и пылающим, как раскалённое железо.
– Отчего это? – не понял Алёшка, – Что Лесавка хочет мне сказать?
И пока он застыл в раздумье, наверху, по краю воронки вновь застелился клубами туман. Белыми, кисельными волнами поплыл он поверху, закрывая воронку, будто тарелку крышкой, обволакивая, расползаясь, и тут же тихая мелодия донеслась до слуха мальчика. Кто-то пел, да не один, а несколько девичьих голосов разом тянули незнакомую, но очень мелодичную песню. Слов Алёшка разобрать не мог, но песня была ему приятна, она успокаивала, качала, как в зыбке, согревала. Жутко захотелось спать. Алёшка сполз потихоньку обратно на дно чаши, и, свернувшись клубочком, посмотрел слипающимися глазами наверх и поразился – вокруг чаши, взявшись за руки, водили хоровод прекрасные девушки, тоненькие, длинноволосые, в венках из листьев на головах. Они были похожи на… на… Разум Алёшки засыпал, и он уже плохо соображал, мысли лениво ворочались в его голове. И вдруг молнией пронзила его догадка:
– Они похожи на Лесавку!
Алёшка понял, что это её сестрицы, и раз уж они тут, значит, ничего плохого с ним уже не случится и можно просто поспать, а утром, утром… Алёшка глубоко зевнул. Ясный месяц плыл по небосводу над его головою, облака рассеялись, и звёзды, крупные, лохматые, лучистые, засияли над лесом, и наступил покой.
***
Алёшка проснулся от того, что солнечные лучи щекотали его лицо. Он чихнул и открыл глаза. То, что предстало его взору, заставило его подскочить, как ужаленного – он лежал в своей кровати в доме бабушки и дедушки! Яркое солнце заливало избу, и весёлые неугомонные зайчики прыгали по занавескам и половикам, по герани в горшках, и трельяжу в углу комнаты.
– О, проснулся никак наш пострел! – услышал он голос бабушки, и в недоумении оглянулся.
Бабушка стояла на пороге, одетая в домашнее платье и передник, в руке у неё была лопаточка, а через плечо переброшено было полосатое полотенце.
– А я уже оладушек напекла, пока ты спал, – улыбнулась старушка, – Что? Утомил тебя дед вчера своими баснями? Ужо обед на дворе!
Алёшка, всё ещё ничего не понимая, сонными, ошалевшими глазами стрелял по комнате.
– Дед-то ушёл с ранья по грибы, наберу, бает, на обеденную жарёху опят да подберёзовичков, тебя не стал будить.
– А ты когда приехала, ба? – спросил, наконец, хриплым ото сна голосом Алёшка.
– Да я с первым автобусом сразу, – ответила бабушка, – Он из города-то в пять утра выезжает, а в шесть я ужо на остановке сошла у нас, в деревне. Десять минут и дома. Дед сразу и ушёл. А ты вот, всё спишь.
– Да, чего-то устал я вчера, сидели мы долго, говорили, – промямлил Алёшка, не понимая, неужели всё, что с ним приключилось, было всего лишь сном? Всего-навсего каким-то сном? И не было ни Лесавки, ни Купалки, ни Никаноровны с её коловёртышами?…
– А цветок-то твой я в воду поставила, ты не боись, не засох он, – нарушил его думы бабушкин голос, – И гдетось только ты его нашёл-то? Ведь такие только на омуте растут, где Ведьмин Кут. Нешто там был?
Алёшка безмолвно затряс головой, отрицая. И тут же спросил:
– А какой цветок, бабусь?
– Вот те раз, – всплеснула руками бабушка, – До чего спал, что аж всё заспал! Дык кувшинка твоя, вон она на столе стоит в миске. Да душистая до чего, как духи просто. Где ты взял то эдакую?
– Да…
Алёшка замялся, думая, что сказать, но тут из кухни запахло горелым, и бабушка, вскрикнув: «Бат-тюшки! Оладьи сгорели! Совсем забыла про йих!», выбежала из комнаты.
Алёшка почесал затылок, протёр глаза, посмотрел на часы на стене – уже двенадцатый час дня. Да уж, поспал он знатно. Но как он оказался дома? Он помнил лишь то, как заснул в яме с голубой травой под пение прекрасных Лесавок. Его одежда, чистая и сухая, висела на спинке стула рядом с кроватью. Алёшка подошёл и с волнением, весь дрожа, запустил руку во внутренний карман лёгкой курточки, пошарил
